Однажды на постоялом дворе, что расположен на пути из Цзалиня в Найку, сошлись четверо путешественников. Одним был кузнец, что шел в гости к сестре; мех его почернел от долгих лет, проведенных у наковальни, и только кончик хвоста оставался белым. Имя ему было Най-Као. Другой – торговец шелком, облаченный в зеленое и повязавший лоб изумрудной повязкой, что была ясно видна на рыжем меху. Звали его Кан-Килай. Третий – монах из горной обители, одетый просто и вооруженный лишь посохом и мудростью своей. Имя ему было Фей-Линг.
Четвертым же был чиновник высокого ранга из соседнего уезда; был он одет сообразно своему положению, и носил квадратную шапку с позолоченной кистью. Шерсть его благоухала северными ароматами, одежда – расшита серебряными нитями, и четверо слуг сопровождали его, имея при себе дозволенное законами князя оружие. Звали чиновника Лин-Ючжи.
Сильная гроза заставила путников задержаться, и испить чаю вместе, хотя чиновник и был недоволен таким соседством. Однако он не выказывал недовольства, изъясняясь учтиво.
– Похоже, нам еще надолго придется тут задержаться, – промолвил Кан-Килай. – Однако скука – враг любой беседы.
– И, как изрек настоятель Цин-Кай, – сказал Фей-Линг, – она разрушает союзы вернее удара меча.
– Тогда давайте поведем беседу, которая согреет нас в грозу, – предложил Лин-Ючжи. – Поскольку мое положение выше, я проявлю благосклонность и дозволю назвать что-то подходящее вам.
– Возможно, стоит сыграть в «Пять земель»? – тут же сказал монах, но чиновник явил на лице недовольство и взмахнул веером из шелка.
– Эта игра чересчур длинна и груба, – изрек он.
– Тогда, – задумчиво сказал торговец, – мы можем поведать друг другу занимательные истории, которые слышали в странствиях.
– Вот это достойное дело! – воскликнул Лин-Ючжи и учтиво обратился к монаху: – Почтенный брат, вы из нас старший по возрасту. Прошу, вам и стоит начать.
– Извольте, – поклонился в ответ Фей-Линг. – Слышал я одну примечательную историю, что случилась очень давно…

читать дальшеЖил некогда монах по имени Као-Лай; известен он был своей мудростью и великим искусством охраны живущих от злобных сил.
Однажды шел он в уезд Линнань, и увидел, что возле дороги стоят повозка и шестеро слуг, а рядом сидит богато одетый ликитаец и горько плачет. Остановился рядом Као-Лай и учтиво спросил:
– Что случилось с вами, почтенный господин? Поразил ли вас недуг, или произошло несчастье в семье?
И тот ответил, рыдая:
– О, почтенный, семья моя здорова, и тело мое крепко, но злосчастная судьба преследует меня. Я чиновник, занимающий высокий пост, и никогда не имел взысканий; однако же меня преследует злобный дух, не дающий покоя. Он рвал мои бумаги, пугал семью, наводил беспорядок в доме, отвлекая от него благословение небес… и теперь, когда я возвращаюсь из столицы, где пребывал по важному делу, он ночью остриг мой хвост!
– Воистину беззаконные дела творит этот дух! – ахнул Као-Лай. Он был сведущ в законах и обычаях и помнил, что лишь уличенным в тяжких преступлениях стригут шерсть на хвосте. Подумав, он решил, что столь вопиющее преступление нельзя оставлять без внимания, и потому сказал чиновнику: – Почтеннейший, я избавлю вас от этого духа. Ему нельзя более дозволять издеваться над живущими!
Чиновник обрадовался, и шерсть его от восторга поднялась подобно второму халату.
– Прошу вас пожаловать в мой дом, учитель! – воскликнул он. – Поступайте как пожелаете, только избавьте меня от этого проклятия!
Као-Лай благосклонно принял предложение, и вместе с чиновником отправился в его дом, располагавшийся в дне пути от места их встречи.
Там хозяин собрал семью и слуг и представил им монаха, объяснив, что он позаботится о доме. Младшая сестра чиновника проявила недоверие к страннику, но жена ее брата объяснила девушке недостойность ее поведения.
Обошел Као-Лай весь дом и остался недоволен тем, что увидел. Недостаточно внимания тут уделяли заветам Восьми Бессмертных, и слишком ценили мирское богатство, посвящая себя удовольствиям плоти, а не духа.
– Воистину! – воскликнул монах, – не могут несчастья минуть дом, где столь забыты слова предков!
Он безупречно начертал на тонкой бумаге восемь раз по пять молитв и повесил молитвенные ленты в должных местах. Затем Као-Лай пять раз обошел дом, читая сутры и касаясь стен посохом из вишни.
– Ни один зловредный дух не проникнет теперь в дом, – объявил монах. – Но я останусь здесь и узрю, как он будет биться о преграду святого слова.
Опустился он на землю, велев чиновнику, его семье и слугам не выходить из дома. Дождался вечера, и увидел – ползут к дому черные тени, наталкиваются на незримую ограду и шипят злобно.
И вдруг – засветились они, перемахнули через забор из трех металлов и двух деревьев, и кинулись к дому.
Вскочил на ноги Као-Лай, заступил им путь. Завертелся в его руках вишневый посох, заполыхала шерсть его от гнева и просветленной силы Восьми Бессмертных.
Не смогли злые тени пройти к живым. До рассвета бился с ними Као-Лай; с первыми лучами солнца они рассеялись и расточились.
Лишь теперь высыпали из дома чиновник и его домочадцы. Младшая сестра хозяина дома вновь непочтительно отозвалась о сотворенном монахом, но жена чиновника указала ей на дурное поведение.
– О, мудрый! – изумленно воскликнул чиновник. – Как же так вышло, что ваши слова не сдержали духов?
Задумался Као-Лай и изрек:
– Начертанное и произнесенное мной остановило бы любого злого духа. Значит, это не они – это творение колдовства!
– Но кто же мог замыслить такое?! – вскричал чиновник.
– А не предлагал ли кто вам избавление от нечисти? – спросил Као-Лай.
Выяснилось, что не предлагал, но недавно неподалеку объявился странствующий чародей. Заподозрил Као-Лай неладное, и отправился к дому, где тот остановился.
Но уже прознал чародей колдовским способом, кто к нему идет, и послал навстречу множество волшебных бойцов из бумаги и шелка. Долго бился с ними монах, поверг всех и ветер разметал обрывки шелка и бумаги.
Однако же, когда пришел Као-Лай вместе с местной стражей к дому – не было уже чародея, сбежал он, поняв, что не совладать с монахом.
– Все ясно, – сказал тогда Као-Лай. – Он желал измучить чарами богатую семью и потом потребовать золота за избавление. Постыдное дело!
Теперь понял чиновник, что терзали его не духи, а злокозненные чары, и зарыдал от облегчения. Но сурово сказал ему Као-Лай:
– Даже чары не коснулись бы тех, кто верно блюдет заветы предков! Живите согласно им, не нарушайте законы князей – и никто не в силах будет вам навредить.
Хотел тогда чиновник щедро наградить монаха, но отказался Као-Лай от золота и сказал:
– Если желаете сделать доброе дело – пошлите его в школу близ горы Шан, которой всегда не хватает денег.
И покинул он дом чиновника, а тот с тех пор жил благочестиво, и когда отросла шерсть на хвосте…

– Подождите, о мудрый! – возмущенно вскричал Най-Као, вскочив на ноги. – Ведь это же не правда! Было совсем по-другому!
– Как ты смеешь! – разгневался Лин-Ючжи. – Так говорить в моем присутствии и со старшими?!
Опомнившись, кузнец поклонился чиновнику и монаху, и сказал:
– Прошу простить непочтительность позднорожденного. Но ту же самую историю слышал и я – и говорилось в ней совсем о другом!
– Тогда расскажите нам, – предложил Фей-Линг, поведя ухом. – Ибо, как сказал некогда настоятель Фа-Чжан – «Только глядя с разных сторон, можно узреть целое».
– Мудрое изречение! – одобрил Лин-Ючжи и кивнул ремесленнику: – Говори, кузнец.
И Най-Као рассказал:

Жил некогда странствующий чародей по имени Хан-Таой. Много ходил он по Ликитаю, помогал всем своим искусством. И пришел он однажды в область, где жил жадный и неправедный чиновник. Но хитер он был, и скрывал дела свои от закона и ока княжеского.
Узнав о таких делах, разгневался Хан-Таой и решил заставить чиновника покаяться пред живущими и предками. Знал он, что чиновник не послушает увещеваний, и потому решил явить ему неодобрение предков. Воззвал он к духам, наслал на дом жадного господина всепроникающие тени – и начали они творить то, о чем повествовал Лан-Кайи и в «Записках о недовольных духах». Разрушали тени то, что нажито было неправедным путем, но не вредили самим обитателям дома.
В сердце чиновника расцвели колючие травы, и ночной его сон исчез, словно унесенный горным ветром. Но вместо того, чтобы покаяться и изменить неправедную жизнь свою, он решил найти себе защиту, ибо владел богатством и верил, что золотом можно измерить все сущее.
Отправился он в столицу, где можно встретить все, что создано под небесами, и многим предлагал деньги, но чистые сердцем не соглашались, а те, что соблазнялись наградой, не владели силой, способной совладать с движимыми праведным гневом чарами Хан-Таоя. И сам чародей узнал о том, что чиновник ищет избавления посредством чужой силы, не желая искупать свою вину. Пламенем воспылала его душа, и решил он заклеймить богача, дабы вину его узрели даже те, кто не знают о дурных деяниях. Вновь воззвал к духам Хан-Таой, и решили те остричь чиновнику хвост, когда тот возвращался из столицы – что и было сделано.
Однако нет ничего, что пошатнуло бы равновесие мира – и обрушившийся на чиновника удар принес ему и избавление. Узрел его проходивший мимо монах, не знавший о неправедных деяниях, и, посочувствовав, отправился вместе с чиновником в его дом.
Сумел богач обмануть монаха, скрыв причины своих бед, и хотя младшая сестра чиновника, чистая сердцем девушка, пыталась поведать гостю о неправедной жизни брата – мешала ей каждый раз жена чиновника, во всем подобная мужу.
Обошел дом монах, и погрузился в раздумья. Но недолгими они были – ибо решил он встать на защиту обманщика, и направил силу своего духа против чар Хан-Таоя, отразив посланные им тени. Узрев же, что священные сутры не изгоняют их, ошибся монах, посчитав, что зрит колдовство, а не священный гнев предков – и смог отыскать в окрестностях жилище чародея. Но узнал Хан-Таой о том, прозрев будущее, и решил испытать монаха – выслал он навстречу ему волшебных воинов, и всех их поверг монах.
И тогда мудрый чародей, улыбаясь, вознесся в небо на пятицветном облаке, ибо знал – столь сильный духом служитель Бессмертных сможет наставить чиновника на верный путь, а стало быть – он добился своего. Оказался прав Хан-Таой, поскольку монах решил, что причиной всему стала привлекшая зло неправедная жизнь богача, и обрушился на него с гневной проповедью.
Устрашился чиновник слов монаха и последовал его совету, отвратившись от жадности и неправедных решений. И уже не мог отступиться – потому что Хан-Таой, зная о слабости его души, воззвал к духам мест, и те все время следили за чиновником.
От награды же монах отказался, отправив ее в монастырь близ горы Шан. И это было верно, ибо на той же горе когда-то постигал мудрость чародейства сам Хан-Таой, так что вознаграждены были его труды…

– Подожди! – в гневе вскричал Лин-Ючжи. – Что ты говоришь! Почтенный монах поведал о борьбе с колдовством, а ты говоришь, что его обманули, и все случилось с соизволения чародея?
– Именно так я слышал эту историю, – подтвердил кузнец, – и готов поклясться, что рассказчики знали, о чем говорили.
– Но как это возможно? – воздел руки чиновник, взмахивая веером и хвостом.
– О, почтенный, – неспешно сказал Кан-Килай, – я полагаю, что есть еще и один взгляд на эту историю. Мне доводилось слышать ее – но рассказанную совсем иначе, было все совсем по-другому.
– Неужели? – удивился кузнец.
– Поведайте же! – распорядился Лин-Ючжи. – И мы попробуем выяснить правду.
– Извольте, – развел руками торговец шелком и рассказал:

Жил некогда чиновник, известный своим богатством и жадностью. Много денег он вымогал, брал взятки и неправедно распоряжался дарованными ему правами. Но мало кто мог уличить его – ибо хорошо он заметал следы.
Однако же, его собственное беззаконие и подвело чиновника. Богатство, накопленное им, привлекло внимание тех, кто жаден до золота из чужих домов, и положили глаз на его деньги двое мошенников. Оба они получили образование и умело притворялись достойными людьми; первый обучался волшебству, но сбежал от учителя, когда тот понял, что неправедно ученик распорядится даром, второй некогда был монахом, но отрекся от святой жизни.
Вместе они замыслили хитрый план. Поселился чародей неподалеку от дома чиновника и наслал на него черные тени. Не хватало его мастерства, чтобы нанести вред – но беспокоили они и богача, и его домочадцев. Пробовал чиновник избавиться от теней, но знали мошенники, что в эту пору года все чародеи удаляются в горы для размышлений, и понимали, что не найдет он никого даже в столице.
Когда же возвращался чиновник из столицы, не отыскав подмоги, пустил в ход свои заклятья чародей, и лишил его шерсти на хвосте. Именно тогда к убитому горем богачу и вышел лже-монах, и предложил ему помощь. Радостно согласился чиновник, не зная, что идет в ловушку!
Великое представление разыграли двое плутов! Узрели богач с домочадцами, как бьется святой человек с колдовством, не зная, что лишь иллюзии они видят, и что лишь спектакль им придется оплатить. Зрели они и схватку с порождениями колдовства, и то, как лже-монах «обнаружил колдуна» и сражался с его созданиями, «прогнав» его прочь.
Много золота желал заплатить чиновник лже-монаху, и тот принял дар. Но, чтобы не вызвать подозрений – приказал он везти золото в дар монастырю у горы Шан. Встретили на полпути этот обоз все те же мошенники, переодетые монахами и изменившие цвет шерсти, и отправились домой слуги, уверившись, что выполнили поручение.
Так и обогатились двое мошенников, оставив чиновника в неведении. Но мудры Бессмертные! Столь поражен был богач, что отступил от неправедной жизни и более не помышлял о ней.
Так из преступления проистекает добродетель, ибо случается такое в мире…

– Но что же это значит?! – воскликнул Лин-Ючжи. – Говорите вы об одном и том же, но каждый раз звучит иное! Сперва вы говорите о злобном колдуне и благочестивом монахе, потом – о мудром чародее и обманутом монахе, теперь же – о двух мошенниках! Как такое может быть!
– Лишь чиновник остается неизменным, – заметил Фей-Линг.
– О да, – согласился Лин-Ючжи, и замер, внезапно озаренный идеей. – Возможно, речь идет каждый раз о другом чиновнике, с которым случилось странное? Как звали того, о ком вы повествовали, почтенный брат?
– Лин-Сао, – ответил Фей-Линг.
– Лин-Сао, – подтвердил Най-Као.
– Лин-Сао, – кивнул Кан-Килай.
Поднялась, как в грозу, шерсть Лин-Ючжи; вскочил он с места, вскричав:
– Как смеете вы говорить такое! Лин-Сао был моим предком, и никто никогда не смог получить у него денег! И даже преступники не смогли уличить его, как никто не может уличить и меня, пусть даже и украл я сорок тысяч фианей!..
Прервал тут чиновник свою речь, но было поздно. Радостью осветилось лицо Кан-Килая; вскочил он с места, выхватил из рукава красный шнур и мгновенно связал им руки Лин-Ючжи. Кинулись на помощь тому слуги, но вскинул торговец руку, в которой блистала княжеская печать, и остановились они, пав ниц.
– Воистину милостивы Бессмертные! – воскликнул Кан-Килай. – Знай же, о бессовестный казнокрад, что давно уже слежу я за тобой, надев личину торговца, дабы не выдавать службы своей у князя. И сейчас выдал ты себя – признавшись в преступлении при двух свидетелях.
Поглядел Лин-Ючжи на кузнеца и монаха, что кивнули в знак согласия, и поникли его уши и хвост, ибо понял он, что хитрую ловушку ему расставили. И что три поведанные истории должны были разгневать его так, что забыл он об осторожности, и правосудие настигло его.
Нечего сказать было казнокраду – получившему заслуженную кару, лишение звания и остриженный хвост. Так с тех пор и рассказывают об этом – о неправедном чиновнике и о верном слуге князя, что сговорился с кузнецом и монахом, расставив ловушку ему.
Но не верьте, когда вам станут об этом повествовать.
Все ведь было совсем по-другому.