Хозяин Приливов

[DiaryDragon]

У этого текста странная история. Мы с Соуль его задумали еще года три назад, и с тех пор никак не могли доработать - но к одному из Пролетов сделали. Занял второе место.)

Прибой с рокотом обрушивался на семь идолов, словно хотел опрокинуть уродливые глыбы. Люди, привязанные к камням, задирали подбородки и отворачивались от едких брызг. Тщетно. С каждым валом океан поднимался выше, сжимал пленников в кулаках, волнами-молотами вбивал желанный воздух в глотки, заставляя давиться. Когда жертвы отчаивались, за ними приходил Хатай-ле. Он выплывал в центр каменного круга, вытягивал черепашью шею и широко разевал зубастую пасть. Крохотные иссиня-черные глаза смотрели пристально и цепко, и взгляд водоворотами ввинчивался в зрачки обессилевших жертв.

Прибой с рокотом обрушивался на семь идолов, словно хотел опрокинуть уродливые глыбы. Люди, привязанные к камням, задирали подбородки и отворачивались от едких брызг. Тщетно. С каждым валом океан поднимался выше, сжимал пленников в кулаках, волнами-молотами вбивал желанный воздух в глотки, заставляя давиться. Когда жертвы отчаивались, за ними приходил Хатай-ле. Он выплывал в центр каменного круга, вытягивал черепашью шею и широко разевал зубастую пасть. Крохотные иссиня-черные глаза смотрели пристально и цепко, и взгляд водоворотами ввинчивался в зрачки обессилевших жертв.
Хатай-ле, Хозяин Приливов, собирал дань.
И Тху-ва понимал, что тоже захлебывается среди жертв, — и просыпался, и бредил, пока боль не затягивала обратно в недра кошмара.
Три, пять или даже двадцать раз шаман пытался сосчитать, как часто приходил к нему пугающий сон с того самого дня, когда деревню поглотило пламя. Три, пять или даже двадцать раз Тху-ва сбивался, охваченный лихорадкой. Его силы таяли, иссякали, точно вода в умиравшем оазисе, — испарится последняя капля, истончится до волоса жизнь, волос натянется и…
— Верни на место.
— Она мне нужна.
Низкий мужской и хриплый женский голоса звучали, словно через пелену.
— Я возьму лишь несколько шерстинок.
— Я заточила ее, и наставники меня наградят. Положи, дыряворукий, выпустишь — не поймаешь!
— Не будь пустынной ведьмой! Мне на снадобья!
Тху-ва разлепил отекшие веки. Глаза заслезились от проникавшего в хижину неяркого света, и фигуры спорщиков расплылись. Пятна набухли, растеклись, то сливаясь друг с другом, то неохотно расплескиваясь брызгами. Шаман дважды моргнул и смог различить узорчатые циновки, гирлянды высушенных водорослей, колокольчики из камней и раковин и полки с горшками и бутылями. Виски Тху-ва пронзила боль, желудок свело, желчь подступила к горлу, и рот наполнился горькой слюной. Шамана вырвало на пол.
— Мы доспорим после, — мужчина подошел к раненому. — Рано или поздно ты разрешишь мне, Сатхи.
Она отступила к очагу:
— Керай, найденыш смотрит на меня.
Ее кожа мерцала, как закипавшее в лампе золотистое масло, настороженно глядели темно-карие глаза, ворох кос ниспадал гривой; в складках женской одежды Тху-ва почудились эфы. Керай коснулся его плеча, и тот понял, что не ошибся. По крепкому запястью мужчины струилась змеиная татуировка, щекоча загорелую кожу раздвоенным языком. Шаман отшатнулся — точно такие же пестрые узоры оплетали ноги, плечи и шею Сатхи.
Карие, как и у сестры, глаза Керая понимающе блеснули.
— Морридаи, — выдохнул Тху-ва.
Сквозь наступившую тишину просочилось шипение ядовитых змей.
На южном побережье о детях пустыни знали не понаслышке. Рассказывали, что они покрывают свои тела живыми узорами, чтобы простые люди могли понять, с кем встретились. Морридаи считали потомками бестий, мудрыми колдунами и могучими воинами. Старики нашептывали внукам древние легенды и полузабытые сказки о таинственном народе, чьи мужчины и женщины меняли себя так же легко, как ветер украшал пустыню орнаментами дюн. О морридаи Тху-ва говорил отец.
— Неужели у меня на лице написано? — улыбнулся Керай.
Сатхи фыркнула. Одернув тунику, она зачерпнула воды из стоявшего в углу чана и вылила в таз, чтобы почистить пол.
Тху-ва попытался сесть, но сил не хватило даже приподняться.
— Ты ослаб, — остановил его мужчина. — Сатхи, дай ему воды и принеси мои лекарства.
— Только приберу.
— Приберешь позже.
Женщина сверкнула темными глазами, взяла с пола тяжелый ящик и отнесла брату.
— Моя сестра нашла тебя на берегу, — Керай снял крышку. — Тебе повезло, что Сатхи зашла так далеко во время охоты. Тебе вдвойне повезло, что мы шли с караваном, и я, лекарь, был там. Не шевелись, не напрягай больное тело понапрасну…
Керай дал раненому напиться и помог снова лечь ровно; шаман сглотнул горькую слюну.
— Еще? — спросил морридаи.
Тху-ва отрицательно покачал головой.
— Да… не убили тебя не потому, что не старались, — пробормотал лекарь. — Что случилось?
— Болтун, — прошипела Сатхи. — Он — полумертвый.
— Полуживой, — поправил брат и приподнял ноги, дав сестре протереть циновки. — Приготовь для него то, что он сможет проглотить и не выплюнуть.
Сатхи снова неласково посмотрела на Керая, но спорить не стала. Он склонился над открытым ящиком, перебирая шкатулки с травами, тыквенные сосуды с мазями и маленькие причудливые склянки.
Тху-ва смежил веки, давая отдохнуть глазам.
— Племя Бутея… — раненый облизнул губы. — Он отравил воинов. Бутей напал на рассвете, поджег дома… Я вышел на бой…
Керай начал менять раненому повязки, и тот перестал говорить, застонав.
Бутей сполна отомстил за тех, кого Векк похитили ради дани. Он знал, с кем привел сражаться своих воинов, — знал, что могущество Хозяина Приливов даровало врагам крепкие, словно камни, и могучие, как у черных акул, тела. Бутей сжег деревню, чтобы ослабить власть покровителя, и Тху-ва убежал лишь чудом. Дрожая от слабости и истекая кровью, шаман спрятался от преследователей среди прибрежных скал.
Теряя голос от пугающей мысли, Тху-ва спросил:
— Остались ли живые?..
— Нет, — бросила присевшая возле очага Сатхи, — только кости и пепелище.
— Никого?..
— Мне жаль, — произнес Керай, и его глаза стали серьезными и печальными.
Шаман зажмурился.
— Никого… — с его потрескавшихся губ сорвался стон. — Никого…
Ему захотелось взвыть от беспомощности, но голос пропал, как и последние силы. Вал, накативший из темноты, стиснул Тху-ва клешнями и потащил в черноту беспамятства. Забурлил, перекатывая волны, океан, закричали привязанные к идолам люди. Шаман замотал головой и беззвучно закричал; его худое и жилистое тело выгнулось в судороге, но пучина кошмара бесстрастно сомкнула холодные воды над жертвой.

Керай ухаживал за раненым еще неделю, но для Тху-ва она пролетела незаметно. Лихорадка не отпускала: шаман то приходил в себя, и лекарь поил его рыбным супом, то впадал обратно в забытье и бредил — кошмары не уходили. Изредка раненый засыпал, — беспробудным сном мертвеца — и тогда Керай тоже позволял себе отдохнуть.
Когда шаман вновь застонал, лекарь сказал сестре:
— Ему не сгоревшая деревня снится.
Сатхи, водя точилом по лезвию копья, отстраненно ответила:
— Дикари — пустыня в бурю. Кто знает, какие бестии таятся в их душах?
— Сны не дают ему поправиться.
— Оставь.
Шаман открыл глаза, и Керай замолчал.
— Хатай-ле, мой покровитель, идет за мной, — прошептал раненый.
Тело Тху-ва было истощено, веки отекли, губы потрескались, темная кожа впитала горечь настоев и терпкость трав. Некоторые запахи показались шаману знакомыми: он и сам смешивал такие снадобья. Однако, несмотря на слабость, Тху-ва чувствовал, как его мысли начали проясняться, а язык вновь стал способен связывать слова, — морридаи не соврал, что знает лекарское дело.
— Мне снятся приливы.
— Ты бредишь, — мягко ответил Керай.
Шаман поманил его к себе:
— Он наделил меня и моих воинов силой. Мы платили ему жизнями наших врагов. Близится время дани.
Сатхи отложила точило и настороженно посмотрела на раненого. Керай сел рядом с Тху-ва.
— Хозяин Приливов алчет жертв. Его голос становится настойчивее.
— Отдохни, найденыш.
— Постой, — возразила сестра, — пусть говорит.
Взглянув на нее, Тху-ва замолчал. Морридаи помогли ему, но вряд ли они знали, как живут прибрежные племена. Керай вылечил его раны, но Сатхи смотрела, точно зверь на охоте. От нее веяло кровью, сталью и необузданной дикостью: словно не сама привела чужака в дом. Она будто чувствовала, что Тху-ва ради собственной жизни готов отдать Хозяину Приливов даже своих спасителей.
Напрягшись, раненый сел. Керай поддержал его:
— Не торопись, скоро вставать будет проще.
— Мне нужно идти.
— Ты свалишься через десяток шагов, — грубо перебил лекарь. — Никуда ты не пойдешь. Я не позволю пустить мои старания под хвост верблюду.
— Я уязвим, дитя пустыни. Мне нечем заплатить Хатай-ле, и нет сил найти плату. Мои воины мертвы, мое племя — пепел.
— Разве ты не видишь, брат? — вмешалась Сатхи. — Он сокрушается не об умерших, а о том, что ему некого скормить старой бестии.
— Когда новолуние? — спросил шаман.
Керай бросил на сестру предостерегающий взгляд:
— Через пять дней.
Тху-ва не заметил этого и отрешенно повернул голову к двери — сквозь щель в хижину сочился шафрановый полдень.
Шаман понимал, на побережье ему не скрыться от гнева Хозяина Приливов, и знал, что, если не заплатит, договор будет разорван, и Хатай-ле не успокоится, пока не сожрет должника. Изгнание и смерть одинаково страшили беглеца, но больше всего Тху-ва боялся ослабеть и навсегда потерять дарованное покровителем могущество. Пять дней... За пять дней шаман мог бы найти ребенка, женщину или калеку — ни с кем другим он бы не справился — и отдать Хатай-ле долг.
Мысль придала Тху-ва сил.
Шаман сбросил со своих плеч руки Керая:
— Дай мне уйти!
Сатхи подалась вперед, как готовый броситься на добычу каракал, и Тху-ва увидел на руках женщины когти, а на ее скулах — золотистую шерсть.
— Вы не знаете ничего ни обо мне, ни о моем племени.
— Мы знаем больше, чем ты думаешь, найденыш, — прорычала морридаи. — Мы знаем, кто такой Хатай-ле. Он не дух и не покровитель. Он — бестия, голодная тварь, которая жрет других, чтобы протянуть подольше.
Керай отвел от раненого глаза:
— Мы можем рассказать, если попробуешь поверить.
Тху-ва задумался. Он не был так ограничен и упрям, как Бутей. В мирные дни шаман отправлял воинов к большим городам выменивать оружие на перламутр и жемчуг и потом, поскольку сам не мог надолго покидать деревню, расспрашивал об увиденном. Забредавших на земли племени ученых чужаков Тху-ва приглашал к себе в хижину и внимательно слушал их истории. От путешественников шаман узнал, что привычные ему обычаи кажутся другим народам жестокими, что на востоке живут крадущие лица чудовища, а на севере — повелевающие стихиями колдуны, что есть края, подобные оазисам, и поросшие цветами острова, рассеянные в океане бусинами порванных ожерелий, что существуют боги, не требующие человеческих жертв, и добрые духи.
Странники рассказывали Тху-ва многое, но о морридаи он узнал от отца. Отец всегда повторял: «Дети пустыни мудры, как самые старые пески».
— Я выслушаю, — решил шаман.
— Сатхи, налей ему супа, — распорядился Керай.
Женщина отложила копье и, бряцнув плошкой, зачерпнула из котла похлебки. Поднеся миску шаману, Сатхи посмотрела ему в глаза. Ее взгляд, чуждый и дикий, словно наполненная шорохами ночь над пустыней, заставил Тху-ва поежиться.
— Послушай, найденыш, — начала морридаи и села на циновку перед лежанкой, — послушай мои слова о Танцующем. Он пришел сюда, где сейчас стоит наш мир, когда здесь не было ничего, кроме солнц и странствующих среди них бестий. Он пришел и начал катхак: две ноги Его отбивали ритмы-тала по холодным отблескам светил, четыре руки Его творили мелодии-раги из тонких узоров созвездий, тело не знало усталости, а лицо — печали. Он хотел бы не останавливаться вечность, но, куда бы Танцующий не отправился, следом шла Пустота.
В хриплом голосе Сатхи зазвучали урчащие и напевные ноты.
— Давным-давно, когда начали расцветать первые солнца, из их жара родился и закружился в пляске Танцующий. Пустота ощутила Его ритмы, услышала Его музыку, восхитилась Его катхаком и, завороженная, устремилась к Нему. Однако стоило Ей приблизиться, отблески, по которым ступал Танцующий, канули в Ее недра, а лучи, сплетавшие созвездия воедино, погасли. Пляска оборвалась, Танцующий ушел, но Пустота отправилась за Ним, потому что больше не могла существовать без Его великого катхака.
Танцующий сочувствовал Пустоте, ведь Она не могла изменить свою суть. Он думал и думал, пока Они тысячелетиями кружили среди солнц, как дать Ей катхак, которым Она сможет любоваться вечность. Именно здесь, где сейчас стоит наш мир, Танцующий отыскал ответ на свой вопрос. Он решил сотворить то, что будет плотнее Пустоты, и созвал бестий, не подозревая об их коварстве. Все они дали Ему по частице себя.
Керай прикрыл глаза, Тху-ва молчал, не перебивая.
— Из их костей Танцующий создал горы и камни. Из их плоти — низины, пустыни и равнины. Из их крови — реки и болота, озера, моря и океаны, — продолжала женщина. — Танцующий сотворил наш мир, Падж, из кусочков сотен тысяч бестий, и у Него еще осталось немного их шерсти, чешуи, перьев, клыков и когтей.
Из их шерсти, чешуи, перьев, клыков и когтей Он создал тех, кто мог бы танцевать вместе с Ним. Вначале — рыб, животных и птиц, плотных и твердых, диких и прекрасных. Но их плавники, лапы и крылья не могли творить раги. Тогда Танцующий придумал зверолюдов-уэсти, чутких и очаровательных, подвижных и грациозных. Но их дикая природа мешала им отдаваться катхаку. Людей, страстных и чувственных, хрупких и изысканных, Танцующий породил третьими. Он сотворил их по собственному образу и подобию, но дал всего две руки: ведь, имея четыре, можно играть на раскаленных узорах созвездий и сгореть, если твое тело не вечно.
Кусочки почти закончились, когда на свет появились го, тонкие и невесомые, призрачные и полупрозрачные. Они получились очень легкими, и Танцующий испугался, что их унесет ритмами-тала и мелодиями-рагами. Поэтому Он разделил между всеми го оставшиеся шерсть, чешую, перья и клыки, но, только истратив последние когти, обнаружил, как вероломно обманули Его бестии. Став основой нашего мира, эти сиюминутные создания обрели долголетие.
Сатхи выдохнула. Керай бросил на шамана задумчивый взгляд и потер подбородок:
— В общем, когда Танцующий увидел, что бестии заполонили новорожденный Падж, где Он мог бы кружиться в катхаке, а Пустота любоваться Им, то сильно опечалился и решил извести всех бестий. Так появились мы — морридаи, Его последние дети и первые охотники.
— Странная легенда, — произнес шаман.
— Это не легенда, — возразил Керай. — Видишь ли, те кусочки… Танцующий наполнил их своей вечностью. Выгрызая отданные клочки, бестии продлевают свои жизни. А Падж… Падж становится дырявым, как рыбацкая сеть.
— Мы лишь возвращаем украденное, — добавила Сатхи. — Танцующий создал нас, чтобы мы охотились на бестий, ловили их и заключали в камни. Мы отдаем эти камни нашим наставникам, самым старым и самым мудрым из морридаи, чтобы они клали их обратно в основание мира.
Раненый видел, что брат и сестра верят в свою невероятную историю, но только одна мысль заставила шамана сдержать ядовитые слова. Неужели Хатай-ле можно победить и заключить всё его могущество в камень?
— Охотиться на бестию не сложнее, чем на акулу, — бросила Сатхи, напомнив Тху-ва напавшую на след добычи хищницу.
Лекарь взглянул на сестру и, отвернувшись, спрятал улыбку.
— Камень в основании мира... — взвесив каждое слово, повторил шаман.
«О морридаи рассказывают легенды», — подумал Тху-ва и смерил взглядом сестру лекаря. Даже без амулетов и обрядов он чувствовал наполнявшую ее мощь дикого зверя. Женщины в племени Векк не охотились, и в иной день шаман никогда не признал бы за Сатхи это право. Однако, если легенды не лгали хоть на треть, она и вправду могла совладать с Хозяином Приливов.
— Все племена южнее Ожерелья озер ищут покровителя, — Тху-ва начал издалека. — Соседи завистливы, в пустыне — не прокормиться, на берегу — нападают хищники. Духи в разы сильнее людей и за разумную плату щедро делятся своими силами.
— Бестии не сильнее морридаи, — заявила Сатхи.
— Они почти как боги, — не согласился шаман. — Разве можешь ты быть сильнее их?
— Твой покровитель — грязный вымогатель. Он не будет первой бестией, отведавшей моего копья.
— Но без него нам не выжить.
— Разве он помог твоей деревне, когда Бутей ее сжигал? — выплюнула Сатхи. — Никого не осталось. Никого!
Женщина выпрямилась и встала. Тху-ва поднял взгляд, смотря ей в лицо, хотя его собственное хранило непроницаемое выражение.
Керай скрестил ноги и подпер кулаком голову.
— Забери миску, Сатхи, — алая змея переползла с пальцев лекаря на его щеку и спряталась за ухом. — Послушай, найденыш, ты ранен и слаб. Ты спрашивал о новолунии? Оно скоро. Сам знаешь, отдавать дань тебе нечем. Ведь Хатай-ле хочет человеческих жертв?
— Да, такова цена его могущества.
— Что будет, если ты не заплатишь?
— Покровитель заберет свои дары и поглотит меня в наказание.
Сатхи забрала у раненого пустую плошку. Керай прищурился:
— Ты наверняка можешь сбежать, но я хочу предложить кое-что поинтереснее. Помоги нам поймать бестию, и она больше никогда тебя не потревожит.
Тху-ва озадаченно посмотрел на лекаря, пытаясь представить, как можно заключить Хозяина Приливов в камень:
— Я не знаю, смогу ли отблагодарить вас, мои спасители.
— Мы ничего не потребуем взамен, — ответил Керай. — Ты согласен?
— Согласен ли? — уже зная ответ, переспросил шаман. — Да.
Брат и сестра еще раз быстро переглянулись, но Тху-ва, погруженный в свои мысли, ничего этого не заметил.
Сатхи отнесла плошку к очагу и положила в таз с грязной посудой. Обернувшись, женщина спросила:
— Как вы платили дань, найденыш? Расскажи. Все расскажи. Мы должны знать, с кем встретимся.
Керай хмыкнул:
— Да уж… капкан нам, скорее всего, понадобится хороший.
Тху-ва помолчал, потом задумался и начал описывать ритуал.

Хижина морридаи стояла на краю зеленой полосы между океаном и песками. На берегу виднелся Хемай, самый южный порт Осши. Солнце уже опустилось за дюны; сумерки сгущались в фиолетовую ночь, и стражники зажгли на башнях огни. С закатом жизнь в порту только начиналась, но здесь, на берегу одного из десятков окружавших Хемай мелких озер, было так тихо, что брат и сестра могли расслышать даже шелест песчинок под лапами торопливых гекконов.
Найденыш рассказал Кераю и Сатхи все, что помнил о бестии и ритуале дани, и морридаи потратили целый день, обсуждая ловушку на Хозяина Приливов. Тху-ва не слышал, о чем говорили спасители, но, случись так, удивился бы, как естественно слова лекаря дополняли фразы сестры, а идеи охотницы — находки брата.
Морридаи вернулись только вечером. Увидев, что раненый спит, они тихо взяли лампу, трубку, табак, ушли к озеру и сели на берегу.
— Думаешь, он дойдет? — спросила Сатхи.
— Я его вылечил, но ему нужны силы.
— В моем сне он дошел...
— Твои сны редко лгут, — раскурив трубку, обронил Керай.
Сатхи переставила лампу поближе к босым ногам и плотнее закуталась в накидку из верблюжьей шерсти; отсвет пламени выбелил скулы и впалые щеки лекаря, сделав глубже тени на его лице.
— Иногда я спрашиваю себя: почему Танцующий посылает вещие видения именно мне?
— А почему у меня такой тонкий слух, что я могу услышать любое имя? — риторически спросил Керай и протянул ей трубку.
Сатхи прикусила чубук.
— Но ты права: из найденыша нельзя делать приманку, — продолжил лекарь, — а нас бестия почует и сбежит, если окажемся слишком близко. Нужен кто-то еще.
Сестра кивнула, задумавшись, кого позвать. Они с братом многим помогали за прошедшие годы, и редко, когда безвозмездно. Им платили деньгами, иногда — товарами, а порой — и ответными услугами. Из всех, кто был должен морридаи обещания, лишь один зверолюд приходил женщине на ум. Вспомнившийся уэсти казался ей достаточно сильным и ловким, чтобы избежать зубов океанской бестии.
— Может, позовем Вежека, Керай?
— Вежека? Фелиса? — лекарь забрал у сестры трубку. — Хочешь бросить в воду его?
— Он не вернул нам услугу, — напомнила Сатхи.
Керай хмыкнул, представив возмущение пушистого прохвоста. Лекарь хорошо его помнил: невысокого, изящного и беспородного наглеца со светлой мордой и лапами. Вежек похитил кое-что у пустынных ведьм, а они не прощали воров. Не помоги морридаи фелису, его кости давно сохли бы в пустыне. Уэсти было нечем расплатиться со спасителями, и он пообещал, что откликнется, когда им потребуются его услуги.
Керай улыбнулся:
— Хорошо.
Он глубоко вдохнул табачную горечь и, выдувая струйку дыма, одними губами прошептал имя.

Морридаи верят, что Падж видит сны. И горы, камни, низины, пустыни, равнины, реки, болота, озера, моря и океаны тоже видят сны. В этих снах звучат мелодии-раги и ритмы-тала. Эти сны — о бестиях, из чьих лоскутов он сшит, как покрывало. О плясках зверей, уэсти, людей и го. О катхаке, в котором кружится вместе со своими детьми Танцующий. О Пустоте, очарованной Им и Его миром.
Морридаи знают, что у всего есть имена. Настоящие имена. Те, которыми Танцующий назвал горы, камни, низины, пустыни, равнины, реки, болота, озера, моря и океаны, когда создавал их. Те, которые носили первые звери, уэсти, люди и го. Те, которые дали себе бестии. Те, которые редко произносят вслух. Те самые, которые матери шепчут на ухо новорожденным детям.
Морридаи могут позвать любого, кто видит сны и обладает именем, и он придет. Потому что звучание имен вплетено в катхак, а Падж видит великий танец во снах. Потому что имя порождает отзвуки среди грез. Потому что эхо имени разносят мелодии-раги и ритмы-тала. Потому что имя нельзя не услышать, а тот, кому оно принадлежит, не может противиться зову.

Вежек приехал после полуночи; он сильно устал и едва не загнал скакуна. Керай встретил гостя у озера, помог спешиться и проводил в хижину. Они обменялись всего парой слов, и Вежек свалился спать. Лекарь позаботился о его коне, отвязал притороченное к седлу одеяло и отнес в дом сумки. Добавив в лампу несколько капель укреплявшего любой сон шалфейного масла, Керай укрыл фелиса и тоже лег спать.
Тху-ва проснулся на рассвете. Напрягшись, он сел на краю лежанки, затем осторожно встал и прошелся по хижине. Тело слушалось, но ощущения были незнакомыми: через пару шагов голова закружилась, ноги и спина заныли, желудок подскочил к горлу. Чтобы не упасть, шаман оперся обеими руками на один из кувшинов и случайно уронил крышку.
Стук разбудил Сатхи. Женщина соскочила на пол и толкнула спавшего на циновке брата; тот приоткрыл глаза.
— Вежек уже приехал, — зевнул Керай и махнул рукой в дальний угол.
Раненый посмотрел туда, где свернулся клубком зверолюд, и оцепенел. Шаман видел уэсти впервые в жизни.
Когда все сели завтракать, Тху-ва еще продолжал изучать гостя. Вежек выглядел, как большой кот. Он сидел, скрестив лапы, и мешал ложкой кускус, сонно шевеля кончиком хвоста. Фелис был невысок, строен, со средней длины серой шерстью и короткими белыми усами; в пышной гриве блестели стеклянные бусины. Из одежды уэсти носил яркий платок, пестрые шаровары и длинную белую тунику, которые не стесняли движения ни лап, ни хвоста. Рассматривая фелиса, шаман никак не мог понять, когда морридаи позвали гостя и зачем.
— У нас свои секреты, — заметил интерес раненого Керай. — Вчера мы решили, что Вежек поможет нам в твоем деле.
— Секреты, секреты, — проворчал фелис. — Так на кой я вам сдался? Я, между прочим, сюда неделю добирался — с самой имперской границы!
Шаман удивленно приоткрыл рот.
— Во снах время течет иначе, найденыш, — загадочно улыбнулся Керай. — Но к делу, к делу. Вежек, мы хотим, чтобы ты с нами поохотился.
— Да легко! Кого подстрелить?
— Не подстрелить, — умерила пыл гостя Сатхи, — выманить.
Тху-ва озадаченно нахмурился:
— Выдать его за жертву? Векк никогда не платили дань животными.
— Сам ты — животное! — возмутился Вежек. — Я — уэсти. Знаешь, в чем разница?
Керай беззвучно рассмеялся.
— Если и не знал, то по твоей болтовне уже догадался. Послушай, найденыш, бестиям безразлично, кого жрать: человека или зверолюда, — только Хатай-ле мы никого не отдадим. Договор нарушил ты, и именно за тобой будет охотиться Хозяин Приливов. Но сейчас ты слаб, как младенец: тебя смоет первой же волной. А вот Вежек удерет наверняка. Так что, мы заставим бестию думать, будто зверолюд — это ты.
— Вежек-то удерет от Х о з я и н а П р и л и в о в, — нахохлился уэсти. — А ты знаешь, Керай, что хуже злого фелиса? Только злой и мокрый фелис!
Тху-ва не поверил собственным ушам:
— Разве можно обмануть Хатай-ле?
— У нас свои секреты, найденыш, — повторил лекарь. — Мне известно колдовство имен. Я могу назвать тебя именем Вежека, а Вежека — твоим, и бестия ничего не заподозрит.
Лоб шамана прорезала морщина сомнения. Тху-ва верил в силу имен, но пока не понимал, что придумали морридаи.
— Изверги! — фелис ударил миской об пол. — Я не дам себя утопить!
— Ты должен нам, — рыкнула Сатхи.
Шерсть на загривке Вежека встала дыбом.
— Когда-то мы помогли тебе, — напомнил Керай и посмотрел фелису в глаза. — Не отступай от своего слова. Клянусь, в худшем случае ты лишь промокнешь до нитки.
Уэсти невразумительно зашипел и оскалил клыки.
Сатхи резко подалась вперед. Тху-ва даже не уловил миг, когда она изменилась. Морридаи прижала к голове острые уши, оскалила каракалью пасть и полоснула воздух перед мордой уэсти блестящими когтями. Фелис испуганно сжался.
— Но потом — мы в расчете, — он нервно фыркнул.
— Хорошо, — согласился Керай. — Заманишь Хатай-ле в ловушку и — всё.
Уэсти недовольно передернул плечами.
— Как много бестий вы убили? — помедлив, спросил Тху-ва.
— Достаточно, найденыш, — прорычала Сатхи, принимая привычный облик. — Поверь, достаточно.
— У тебя есть два дня, чтобы набраться сил, — сказал шаману Керай. — Если выйдем завтра ночью, то накануне новолуния окажемся у твоей деревни.
Тху-ва наклонил голову:
— Благодарю тебя.
Вежек поскреб ложкой пустую миску:
— Хоть расскажите, почему его спасаем.
— Расскажу, — улыбнулся лекарь. — Сатхи, положи нашему пушистому гостю еще кускуса.
— А еда его на дно не утянет? — наполняя свою миску, невозмутимо спросила сестра.
Уэсти негодующе зарычал, и впервые на памяти шамана женщина улыбнулась.

Накануне отъезда Тху-ва почти не спал — каждый новый кошмар был страшнее предыдущего. Шаману казалось: сны подстерегают его, как хищники свою добычу. Едва он закрывал глаза, они набрасывались из темноты, смыкали зубы-клинки на истощенном теле и тащили к жертвенным камням. Погребенный под волнами и истерзанный слабостью, шаман слышал рычание бестии, видел ее глаза, маленькие, черные и наполненные злобой, чувствовал обжигавшее кожу гнилое дыхание. Тварь разевала пасть, и Тху-ва с криком просыпался.
Керай уговорил Вежека уступить раненому коня на время пути. Шаман клевал носом в седле, морридаи и уэсти шли пешком. К полуночи спутники добрались до побережья и двинулись на юг, к землям племени Векк. Дорога заняла ночь и половину следующего дня; ближе к вечеру морридаи устроили лагерь в ложбине за холмом недалеко от священного места. Брат и сестра натянули шатер и разожгли огонь, и за треском пламени рокот океана, шелест камней и крики чаек перестали казаться такими оглушительными.
Тху-ва с ног валился от усталости, но спать не лег, страшась кошмаров. Он сел у костра, напротив пригревшегося у огня уэсти, посмотрел на раскаленные угли и подумал — не обжечь ли себе руку, чтобы боль не дала заснуть?
Лекарь коснулся плеча шамана:
— Сегодня ты выспишься, найденыш, обещаю. Я обменяю тебя и Вежека именами. Увидишь сам, Хатай-ле не заметит обмана.
Фелис хмыкнул:
— Что-то меня твои слова не радуют.
— Потерпи одну ночь, друг, — Керай сел между Тху-ва и Вежеком. — Сатхи, иди к нам. Когда ты рядом, мне проще колдовать.
Сестра послушно опустилась на землю возле костра.
— Как это происходит? — спросил шаман.
— Настоящее имя несет частичку души хозяина, отражает его характер, желания и стремления, память, — ответил Керай. — Оно наполнено ароматами, звуками и цветами, ощущениями. Оно прекрасно. Оно необъятно. Оно причудливо. Его звучание подобно мелодии-раге.
Голос лекаря стал монотонным, взгляд замер на огне.
Шаман догадался, что обряд уже начался. Проведя языком по губам, Тху-ва слизнул с них сладость чужого колдовства. Он почувствовал, как чары наполняют шатер бодрящей прохладой, и она слегка покалывает кожу. Фелис притих, будто тоже что-то заметив. Сатхи закрыла глаза и застыла, точно озаренная алыми отблесками золотая статуя.
— Как тебя зовут, найденыш? — прошептал Керай. — Как звучит оно — твое настоящее имя? Как звучит то имя, которым тебя нарекла твоя мать?
Шаман вскинул голову. Морридаи представились гостю, но сами называли его «найденышем». Тху-ва не спорил: люди Векк открывали свои имена только близким и шаману, а данное матерью прозвище и вовсе редко произносили вслух. За всю жизнь мужчины или женщины оно звучало лишь четыре раза: при рождении, на обряде взросления, во время свадьбы и, наконец, над прахом, когда пепел развеивали над океаном, моля покровителей проводить усопшего в Дальний мир. В племени верили, что человека по первому имени можно и благословить, и проклясть.
— Тху-ва Ахес-хар.
Керай кивнул. Он продолжал смотреть на пламя, и карие глаза обратились зеркалами. В них отразился огонь, и они потемнели, как угли. Татуировки-змеи, словно боясь отвлечь хозяина, остановились неподвижными узорами.
Лекарь протянул руки и сжал ладонь шамана и лапу уэсти. Тху-ва отшатнулся, — пальцы Керая были ледяными — но морридаи не отпустил и не ослабил хватку.
Колдун прошептал:
— Тху-ва Ахес-хар.
Он втянул в себя названное имя и позволил звучанию разлиться внутри и заполнить все уголки изменчивого тела. Черные глаза вспыхнули, точно две скатившиеся в океан звезды.
— Веж Икархе, — вновь шевельнулись губы лекаря.
Вежек вздрогнул.
Тху-ва замер. Он, несомненно, еще был Тху-ва Ахес-харом — тем самым Тху-ва, которого родила тощая и крикливая женщина, позже сошедшая с ума и скормившая себя акулам. Несомненно, был. И, вместе с тем, больше нет. Мысли и воспоминания остались, но всё остальное исчезло, и шаман невольно сравнил себя с кувшином, из которого вылили воду. Образовавшуюся внутри пустоту начали заполнять тоска и отчаяние — Тху-ва посмотрел на уэсти: Вежек уныло опустил уши и ссутулился.
Керай сделал глубокий вдох и покатал воздух между щеками, словно перемешивая. Щелкнув языком, лекарь подался вперед. Одно за другим морридаи выдохнул имена, и охватившая Тху-ва тоска отступила под сонмом незнакомых ощущений: костер затрещал громче, еда запахла сильнее, тепло огня показалось самым прекрасным, что есть в мире, а тело налилось силой, будто покровитель только что наградил Тху-ва новыми дарами.
— Меня зовут Веж Икархе, — неуверенно произнес шаман.
— Меня зовут Тху-ва Ахес-хар, — откликнулся уэсти и встряхнулся: — Ох, ну и мерзкий же ты человек, Тху-ва!
Керай отпустил шамана и фелиса и выпрямил спину. Карие глаза посветлели, на лицо вернулась улыбка, и лекарь с удовольствием потянулся.
Вежик буркнул:
— Если я завтра засну в волнах и погибну, это будет твоя вина, Керай.
— Мы поклялись, Вежек, — вступилась за брата сестра.
Тху-ва захотелось откликнуться на имя уэсти. Шаман посмотрел на Сатхи и быстро отвел глаза. Она пугала его, хотя он никогда не признался бы в страхе перед женщиной вслух.
Уставившись в землю, Тху-ва угрюмо подумал, что завтра наступит новолуние, морридаи поймают Хозяина Приливов, договор с покровителем будет расторгнут, а он сам… Больше никогда не станет никому служить.

Когда Тху-ва заснул, а Вежек сел перебирать стрелы, Сатхи взяла копье, моток веревки и пошла с Кераем к жертвенному кругу. Деревня шамана находилась дальше, но морридаи не думали туда идти. Да и не собирались — не стоило мешать ветру играть с костями.
Керай обошел всех идолов и со стороны внутреннего круга нарисовал на каждом сдерживавшие символы, которым обучили наставники, — морридаи не хотели, чтобы Хатай-ле сбежал из подготовленной ловушки. Когда брат закончил, Сатхи остановилась у самого дальнего от воды камня и позвала:
— Помоги мне, Керай.
Женщина сняла с плеча веревку, скрутила петлю и положила узел на песок. Обернувшись птицей, Сатхи схватила его когтями и взлетела. Набросив петлю на идола, морридаи спрыгнула на плоскую вершину и затянула узел покрепче. Керай дернул снизу за конец:
— Крепко! Вежека удержит!
Сестра еще раз проверила узел и соскользнула на землю:
— Даже не промокнет, если зевать не будет, — и, отбросив с лица упавшие на лоб косички, взглянула на небо.
Керай тоже посмотрел на тусклый ободок убывавшей луны.
— Ты волнуешься, Сатхи, — заметил брат.
— Дикари — пустыня в бурю, но бестии… Будь я хрупка, как люди, ты бы давно похоронил меня.
Лекарь погладил сестру по курчавым волосам. Он любил ее. Они родились в один год, день и час и когда-то, не колеблясь, открыли друг другу свои истинные имена, и поклялись всегда охотиться вместе.
Будто услышав мысли брата, Сатхи взяла его за руку:
— Это будет не первая наша охота, Керай… Но каждый раз я боюсь не вернуться.
Перед близнецами волновался черный шелк океана, вышитый серебряной пеной.

Весь следующий день Сатхи готовилась к охоте. Морридаи не просила покровительства духов, не исполняла ритуальных танцев, не рисовала на теле колдовские узоры — лишь хорошо выспалась и тщательно наточила копье.
Вежек пытался дремать, но постоянно просыпался и начинал бродить по шатру. Сжалившись, Керай чем-то напоил уэсти, и тот свернулся в углу клубком и два часа не вставал.
Тху-ва тоже хорошо отдохнул, но ожидание для него тянулось медленно — так хотелось поскорее освободиться от договора. Несколько раз шаман выходил из шатра; вода меняла цвета, как змея — кожу: краски рассвета пробудились блеском полуденных алмазов, а мерцание драгоценностей вспыхнуло в пламени заката. Когда наступила ночь, океан заходил горбатыми валами, и Тху-ва, дрожа от предвкушения, жадно потянул носом соленый и душный воздух.
— Пора идти, — позвал шамана Керай.
Все четверо пришли к священному кругу. Морридаи и Тху-ва укрылись за обломками скал, а Вежек забросил лук за спину и спустился к идолам. Пнув лапой веревку, фелис направился к воде и остановился у черты прибоя.
Прошел примерно час.
Вода начала подниматься неожиданно. Первые волны были тонкими и прозрачными, как слюда. Они набегали внахлест, одна на другую, и едва-едва покрывали песок.
Длинный пенный язык лизнул лапы уэсти, и тот попятился. Он отпрыгнул еще дальше и зашипел, когда бурлящая струя поползла следом, норовя оплести его лодыжку. Точно кракен, вода протянула к зверолюду щупальца волн, заставив отступить в жертвенный круг, и Тху-ва жадно уставился на идолов.
— Приготовься, Сатхи, — прошептал Керай, — уже скоро.
Волны стали выше. Вежек отступал шаг за шагом, пока не уперся спиной в самый дальний столб от воды. Прибой громыхнул, навалившись на идолов; фелис поспешно схватился за веревку и начал карабкаться наверх. Вежек успел — и в камень врезалась высокая волна. Пена взмыла по гладкому боку столба, но замочила лишь кончик пушистого хвоста. Вздрогнув, уэсти полез быстрее.
Сатхи подобралась; сильные пальцы, сжимавшие древко копья, превратились в птичьи когти. Шаман увидел, как ее карие глаза вспыхнули желтым огнем, и поежился. Он напряг зрение и снова отыскал взглядом Вежека — фелис уже вскарабкался на вершину идола.
Вода полностью затопила жертвенный круг. Валы вздымались неумолимо и равномерно, словно билось сердце океана. Новая волна разогналась и ударилась об идола, где спрятался Вежек. Брызги нашли в камне трещину и змеями взметнулись по ней к вершине; уэсти отпрыгнул прочь и едва не свалился вниз. Выпустив когти, фелис вцепился в узел веревки, чтобы не упасть.
Керай прищурился и заметил, как между двух камней проплыла громоздкая и неповоротливая фигура, — над водой показалась черепашья голова. Лекарь быстро зашептал слова заклинания, и написанные им на идолах символы загорелись зеленым перламутром. Свет просочился сквозь волны и заиграл на муарово-черной чешуе Хатай-ле.
Хозяин Приливов был огромен. Его горбатую спину защищал панцирь — костяные бока покрывали водоросли и ракушки. Волны обмывали уродливые наросты, унося мелких рачков и рыб. Хатай-ле походил на риф, обнаженный океаном, и мелкая чешуя на мощном хвосте, сильных лапах и длинной шее с нелепой треугольной головой блестела, точно черный коралл; маленькие глаза темнели безднами водоворотов.
Фелис пригнулся, постаравшись слиться с плоской вершиной.
— Морридаи... — пророкотал рык бестии. — Предатель...
Тху-ва наполнил ужас. Только сейчас шаман осознал, насколько слаб и ничтожен перед своим покровителем, древним созданием из бездонных недр океана.
— Сатхи, — тихо сказал Керай, но сестра его уже не услышала.
В небо взмыл филин со сверкавшим в лапах копьем. Керай рванулся следом, расправив сычьи крылья. Птицы взлетели над идолами, и филин спикировал вниз и обернулся Сатхи. Женщина спрыгнула на панцирь бестии и вонзила оружие в гибкую шею чудовища. Копье пробило чешую и вошло в угольно-черную плоть.
Хатай-ле взревел. Он замотал головой, сбросил охотницу и нырнул. Хозяин Приливов пронесся вдоль сиявших стен, буравя волны, но колдовство Керая надежно запечатало каменный круг.
Перед мордой твари мелькнул золотистый скат, и Сатхи ударила чудовище плавниками. Хатай-ле гневно поднялся над водой.
— Предатель, — взгляд черных глаз остановился на прижавшемся к идолу фелисе. — Предатель...
Вежек выхватил из-за спины лук и выстрелил в Хозяина Приливов. Чудовище мотнуло головой и ударило хвостом по основанию идола. Раздался треск, столб накренился, и уэсти едва не выпустил из лап оружие. Две струи поднялись из воды и закрутились вокруг идола спиралью, змеями нависнув над фелисом. Две стрелы Вежка разбили их в брызги. Капли упали в воду, уэсти зло прищурился и потянул из колчана четвертую стрелу.
Керай кружил над камнями.
Он слушал.
Он слушал проклятия Хатай-ле и голос океана. Он слушал шипение Вежека и свист его стрел. Он слушал, как преображается Сатхи, то в акулу, то в касатку, то в медузу. Он слушал и слышал, как из какофонии проступает звучание настоящего имени. Имени, которое могло подчинить бестию и навеки заточить ее. Истинного имени Хатай-ле.
Чудовище снова взмахнуло хвостом, и напоминавшее нож острое перо на конце еще раз ударило по идолу, где спрятался Вежек. Камень качнулся и рухнул, канув в волны; уэсти едва успел перескочить на соседний столб и сразу спустил тетиву. Сверкнув, стрела вошла в левый глаз Хозяина Приливов. Хатай-ле замотал дряблой черепашьей головой, забил лапами по воде, закружился внутри священного кольца, швыряя тяжелое тело на вздрагивавшие камни. Обломок рухнувшего идола рассек Сатхи лоб, но женщина, не обращая внимания на заливавшую глаза кровь, схватилась за нарост на панцире бестии.
— Предатель... — Хозяин Приливов набросился на камень, куда перепрыгнул уэсти.
Керай увидел, что произошло, и имя Хатай-ле ускользнуло от него в рокот прибоя. Тварь добилась своего — фелис скатился в волны — и раскрыла пасть. Вежек с головой ушел под воду, и бестия нырнула за жертвой.
Сердце Керая забилось быстрее: он поклялся, что фелис останется цел и невредим. Маленькой острозубой акулой лекарь упал в воду. Сестра заметила брата и тоже устремилась к Вежеку наперегонки с Хатай-ле.
Керай успел первым; обернувшись собой, он бережно подхватил оглушенного уэсти и поплыл с ним к сиявшей стене. Только бы успеть…
Сатхи отвлекла чудовище. Она схватилась за копье, пронзившее его шею, и несколько раз провернула, погрузив глубже в неподатливую плоть. Противники вновь закружили в воде. Тело женщины покрылось плотной чешуей, ноги стали хвостом. Сатхи тяжело дышала — слишком яростно бился Хозяин Приливов, и сносили волны — но продолжала сражаться: она не могла уступить бестии.
Керай вытащил Вежека на песок и закричал:
— Тху-ва! Тху-ва!
Голос лекаря вырвал шамана из оцепенения. Тху-ва подбежал к ним, и Керай, нащупав на шее уэсти колотившуюся жилку, приказал:
— Позаботься о нем, — и снова бросился в волны.
Он чувствовал, что сестра едва держится.
Ощутив приближение Керая, Сатхи крепче сжала древко копья. Лекарь разогнался, и огромный кальмар накинулся на Хозяина Приливов и сдавил кольцами его неповоротливую тушу. Щупальца обросли буграми и стальными шипами. Шипы, как пики, раскололи панцирь, вонзившись в уязвимую спину.
В который раз рев Хатай-ле сотряс жертвенный круг. Соленый ветер наполнился запахом крови, но близнецы не останавливались. Кальмар оплел врага и прижался к нему как можно теснее. Керай должен был услышать имя. Имя бестии. Она металась, пытаясь сбросить наездников, но лекарь лишь туже сводил щупальца и слушал, слушал, пытаясь разобрать за проклятиями твари, хриплым дыханием сестры и рокотом прибоя волшебное звучание.
Он слышал борьбу сестры, ледяной голос вод, ненависть Хатай-ле. Тварь переполняли злость, гнев и ярость. Чудовище жаждало раздавить, смять и уничтожить предателя-шамана и нарушивших границы морридаи. Не двигаясь, Керай продолжал слушать, и слышал... слышал... стук огромного сердца под расколотым панцирем. Имя бестии проступало из плеска волн, из дыхания океана, из молчания потрескавшихся идолов — даже камни устали терпеть Хатай-ле.
Пенная струя удавкой сдавила горло Сатхи, но морридаи все равно не разжала руки.
— Моя... мой... — утробно зарычала бестия.
Керай расплел свои щупальца и позволил бестии себя сбросить. Кальмар погрузился в волны, став дельфином — тот прыгнул и рассек хвостом схватившую сестру веревку-пену. Керай почти услышал, почти уловил имя — не хватало последнего звука. Сатхи выдернула копье из шеи бестии, и кровь твари брызнула на серебристую кожу дельфина. Знакомое чувство пронзило лекаря насквозь, и он прошептал… Прошептал имя, не сомневаясь, что сестра различит звучание и за ревом чудовища, и за грохотом стихии.
И не ошибся.
Женщина снова изменила свое тело: она вскарабкалась ловкой обезьяной на панцирь Хатай-ле, уперлась задними лапами в окаменевшие наросты, оплела хвостом большую раковину и запустила пальцы в трещину от шипов кальмара.
Размахнувшись копьем в свободной руке, Сатхи швырнула его в голову твари и прокричала названное братом имя.
Рев Хозяина Приливов превратился в вой. Тело Сатхи вытянулось, преображаясь, и Хатай-ле схватила огромная змея; голубые кольца сдавили бестию и начали сжиматься. Женщина повторяла истинное имя чудовища, как заклинание, и тварь выла, стонала, скалила зубы, но ничего не могла сделать. Керай подплыл к ним, наслаждаясь тем, как звучание скользит между пальцами сестры, наполняет ее сорванный голос, блестит на окровавленном острие копья. Сатхи доказала покровителю Тху-ва свою власть, и бестия подчинилась воле морридаи.
Лекарь позволил стенам опуститься, и все трое вышли на берег. У Тху-ва, стоявшего возле Вежека, подогнулись колени; шаман опустился на песок, не в силах вымолвить ни единого слова, но Хозяин Приливов не удостоил человека даже взглядом. Хатай-ле лег на землю и опустил голову, хотя застрявшее под мощными челюстями копье и стрела в вытекшей глазнице причиняли ему невероятную боль.
Сатхи соскочила вниз и, покачиваясь, подошла к голове чудовища. Вырвав оружие из раны, женщина направила копье на треугольную голову и приказала:
— Обратись.
Тело бестии окаменело. Шаман пораженно смотрел, как огромная уродливая скала превращается в крохотный черный камень. Керай подошел и поднял голыш с песка. Отдав его сестре, лекарь, спотыкаясь, побрел к Тху-ва и Вежеку.
— Помоги мне отнести его, — устало попросил шамана Керай и закинул лапу уэсти к себе на плечи.
Все четверо вернулись в шатер. Лекарь положил Вежека возле костра и рухнул спать. Сатхи упала рядом с братом, не выпуская из рук ни копье, ни камень. Тху-ва присел на корточки рядом с женщиной, не отводя взгляда от черного голыша. Он ощущал окутывавшую камень силу — она покалывала кожу иголочками наслаждения, затуманивала мысли, затягивала пеленой глаза и опьяняла. Шаман осторожно разжал золотистые пальцы Сатхи и взял голыш. Камень оказался тяжелым и холодным, и из него сочилась вода.
Прижав сокровище к губам, шаман выпрямился и выбежал из шатра, забыв обо всем.

Набрав воды, Тху-ва пошел от берега. Беглец видел, как охотится Сатхи и колдует Керай, и хотел быть подальше, когда морридаи проснутся. Шаман двигался на юг, где обитало племя Бутея. Тху-ва собирался вызвать врага на поединок, победить и стать вождем. Зажатый в кулаке холодный камень добавлял беглецу уверенности в собственных силах, хотя в глубине души что-то все-таки не давало ему покоя. Одурманенный обретенным могуществом, вор гнал беспокойство прочь.
Тревога оказалась не напрасной. Когда взошло солнце, шаман поднялся на вершину дюны и увидел Керая. Лекарь сидел на песке и словно ждал Тху-ва. Беглец остановился, морридаи поднялся и подошел к нему.
Оказавшись с вором лицом к лицу, Керай молча протянул руку. Шаман опустил взгляд на раскрытую ладонь и крепче сжал камень, не желая расставаться с едва полученной силой.
— Ты взял кое-что чужое, — глухо произнес морридаи.
Тху-ва прочистил горло:
— Ты не понимаешь…
— Ты взял две чужие вещи, — добавил Керай. — Веж Икархе, отдай мне камень.
Неведомая сила заставила Тху-ва разжать пальцы и вложить в ладонь лекаря голыш. Морридаи сразу убрал камень в карман накидки.
— Мы обещали, что не возьмем с тебя никакой платы, но ты презрел наше гостеприимство и обокрал нас.
Губы лекаря шевельнулись, и Тху-ва почувствовал, что чужое имя покинуло его грудь так же, как силы бестии ушли с камнем.
— Ты не был бессилен… ты не сможешь понять…
— Не смогу, — согласился Керай, — а еще — я никогда и не крал.
Беглец сел на песок и закрыл лицо руками. Пустоту внутри шамана начали заполнять отчаяние и горечь. Он сгорбился, смотря на морридаи из-за пальцев, и по морщинистым щекам покатились слезы. Это было то самое ощущение всепоглощающего одиночества, которое он чувствовал тогда, сидя напротив Вежека у костра.
Лекарь скрестил на груди руки.
— Было бы нечестно наказывать тебя, — Керай задумчиво склонил голову набок. — Мы спасли тебя только затем, чтобы заманить Хатай-ле в ловушку, но… Скажи, найденыш, ты чувствуешь внутри себя пустоту?
Из груди вора вырвалось сдавленное рыдание; он часто закивал.
— Морридаи называют ее Безымянной, — лекарь присел на корточки возле шамана. — Смогу ли я тебя понять?.. Нет. Помнишь легенду, которую рассказывала Сатхи? Танцующий сотворил го, и у Него больше не осталось ни шерсти, ни чешуи, ни перьев, ни клыков, ни когтей.
— Но потом… Разве потом он не создал вас? — запнувшись, спросил Тху-ва.
— Из чего?
Резкие черты морридаи напоминали маску, и змеи, затаившиеся в тенях под бровями, лишь усиливали сходство с древним кумиром. Шаман размазал слезы по пыльному лицу и сжал губы. Догадка прокралась в его мысли, заставив зрачки расшириться от страха.
Керай невесело улыбнулся:
— Танцующий сотворил нас из Нее — из Пустоты. Поэтому нас так боятся бестии. Поэтому мы так хорошо слышим имена. Имена наполняют нас чувствами и воспоминаниями — делают по-настоящему живыми. Только представь, как нам хочется хранить в себе побольше имен. Однако мы не воруем их, Тху-ва Ахес-хар.
Шаман глубоко вздохнул, надеясь проглотить произнесенное лекарем имя, но оно и так послушно втекло в Тху-ва через распахнутый рот. Звучание мгновенно вытеснило и горечь, и отчаяние — остались только подавленный гнев, страх и стыд. Стыд за то, что украл. Стыд за то, что не смог сбежать и был наказан. Стыд за собственную слабость.
— Я не хочу больше тебя видеть, найденыш, — вздохнул Керай, выпрямившись. — Уходи из пустынь. Уходи, пока моя сестра не бросилась в погоню. Видит Танцующий, у нее не такое доброе сердце, как у меня.
Мысль о Сатхи заставила Тху-ва сжаться, хотя Керай тоже перестал казаться шаману глупым и мягкосердечным — и беглец отполз подальше от близнеца. Колдовство лекаря было таким же древним, как сам Падж, и морридаи хорошо знал цену своему искусству. А сейчас… сейчас, если бы ему захотелось, он мог обратиться бы гигантским змеем и просто проглотить Тху-ва.
— Я уйду, — шаман облизнул мокрые от слез губы.
Керай кивнул. Он поднял голову к небу и щелкнул ястребиным клювом. Крылья взметнули песок, и шаман зажмурился.
Когда же он снова смог открыть глаза, птица уже превратилась в едва различимую точку в вышине.
Тху-ва попробовал встать, но получилось с трудом — шаман был вновь слаб, словно никогда не получал ни от кого даров или отправился в изгнание, сбежав от покровителя. Под палившим солнцем беглец побрел к океану и даже мысли у него не появилось о том, чтобы снова украсть камень. Он все еще жаждал силы и чувствовал дурман сиюминутного могущества, но теперь эти желания страшили его, словно могли вновь заставить смотреть морридаи в глаза.
Тху-ва месил ногами песок и никак не мог понять, почему забыл и обмен именами, и наставления отца.